Хроника пылающей деревни

Прочувствовать всем сердцем и при этом беспристрастно сопоставить детали. Пережить каждую трагедию и одновременно отбросить эмоции. Вникнуть в исторические дискуссии, но довериться только бесстрастным фактам. Директор Государственного мемориального комплекса «Хатынь» Артур Зельский во время написания своей книги «Хатынь. Трагедия белорусских деревень» пережил всю гамму чувств. В этом издании — общая боль людей Беларуси, ставших жертвами нацизма в Хатыни, Дальве, Тростенце, Озаричах, Полоцке. Но она же и о жизни. Скупые исторические факты автор изложил в научно-популярном формате. Артуру Гарриевичу удалось полностью восстановить хронологию того дня — 22 марта 1943 года, а также приоткрыть тайны создания мемориала. Он встретился со свидетелем трагедии Хатыни, который уже несколько лет отказывается общаться с журналистами.

В этой книге немало открытий. Оказывается, судьбу Хатыни изначально можно назвать трагической. Ведь ее сжигали дотла не раз. Накануне презентации книги Артур Зельский согласился на откровенный разговор.

Понимание истории

— Артур Гарриевич, читала несколько ваших интервью и поймала себя на мысли, что вы уж очень неравнодушны к теме войны. Понятно, для белорусов тема Хатыни особенная, да и статус руководителя мемориала обязывает, но чувствую, дело не только в этом…

— Я по образованию историк. Но даже не из-за этого тема войны для меня особенная. Это началось с истории маленькой девочки Аллочки. Ей было три года, когда пришла война. Вместе с семьей она жила в Минске. Не все знают, что в те времена детские сады принято было организовывать за городом. С мамами дети не находились. Считалось, что женщины не должны отвлекаться от работы. Когда на Минск упали первые бомбы, мама Аллочки бросилась за дочкой. Но транспорта уже не было. Она не шла, она стремглав бежала десятки километров. Когда оказалась на месте, на ногах были кровавые мозоли. Но она не чувствовала боли, зато сразу ощутила холодящую душу тишину — детей уже не было. Кто-то сказал, что ребят погрузили в машины и увезли в эвакуацию. Женщина в отчаянии бросилась обратно в Минск. Потом был вокзал и долгий путь сначала до Могилева, Вязьмы и Москвы и до Урала. Она искала девочку всю войну. Но так и не смогла найти. Аллочка словно испарилась. Не было ни одной весточки от нее. Оказалось, что, когда за детьми приехали машины, их так до места назначения и не доставили. Воспитатели бросили детей в лесу, а сами кинулись спасать свои пожитки. Немцы собирали ребят под елками как грибы. Когда собрали всех, отвезли в тот же садик. Так он стал детским домом. На протяжении всей войны, всех лет оккупации у этих деток брали кровь для немецких солдат и офицеров. Несчастные девочки и мальчики, кажется, светились — прозрачная кожа, шаткая от бессилия походка и огромные глаза. Дети, на судьбу которых выпали недетские испытания.

Так почему я неравнодушен? Понимаете, та девочка Аллочка — это моя мама. Я до сих пор жалею, что многого у нее не спросил. Уже поздно — ее нет. Каждый раз, когда провожу экскурсию, я вижу ее глаза. Но и сама Хатынь не любит равнодушия. Скажите, как можно равнодушно рассказывать о том, как сгорел маленький мальчик семи недель от рождения? Или как можно спокойно читать воспоминания взрослого мужчины, видевшего, как от его маленького братика остался один пепел?

Вечный вопрос. Как смотреть на исторические события — бесстрастно или беспристрастно? Можем ли мы давать оценки? Например, тем же предателям. Да, эти люди были убийцами, подонками, у них по локоть руки в крови. Но были же и те, кто просто спасал свою жизнь, стоя перед выбором: получить пулю в лоб или идти в полицию. И в то же время, когда бывшие военнопленные надевали вражескую форму, участвовали в карательных операциях и убивали мирных людей, они становились не просто коллаборационистами, а военными преступниками.

От историков требуется беспристрастность. Но я убежден: нельзя бесстрастно говорить об этих событиях. Я пришел в Хатынь руководителем в 2011 году. А буквально через два года понял, что нужно писать книгу. И эта книга будет о них, о мирных людях.

Деревня  возродилась из  пепла

— Казалось бы, трагедия Хатыни исследована вдоль и поперек. Видимо, сложно было отыскать в этой теме что-то новое?

— Не скрою, ко мне были вопросы: зачем еще одна книга? Но всегда находятся новые документы, открываются неизвестные факты. Или детали, которые замалчивались. Я понимал, что надо рассказать о той трагедии не просто общими словами, а дать развернутый рассказ. И дать его в контексте общей белорусской истории. Я сознательно выбрал научно-популярный формат. Писал книгу так, как будто провожу экскурсию. По сути, читатель пройдется по мемориалу, узнает об истории колоколов, о домах, о людях. Мне не хотелось давать сухую статистику. Стремился, чтобы в душе обычного человека что-то отозвалось. В Хатыни, Дальве, Тростенце, Озаричах, Полоцке, Минске в муках умирали мирные люди. И именно Хатынь — символ трагедии всей Беларуси. Огромное спасибо министру информации Александру Карлюкевичу, директору и коллективу издательства «Белорусская Энциклопедия», которые помогли осуществить мою идею.

— Расскажите о самом ценном, что удалось найти во время создания книги.

— Впервые читатель сможет узнать предысторию Хатыни. Это древние места. Свидетельство тому — курганы железного века, которые находятся в лесах около мемориала. Писаная история Хатыни начинается с 1551 года. В этот год король и великий князь Жигимонт Август даровал права на эти окрестные земли Василию Тышкевичу. Тогда это было большое село. По приблизительным подсчетам, здесь проживало около 200 человек. Войны середины XVII века сожгли Хатынь практически дотла еще тогда. Остался один «дым» — крестьянский двор с 5—6 людьми. Но, как видите, деревня возродилась из пепла. В Национальном историческом архиве я нашел еще один неизвестный широкой общественности документ. Оказывается, в Хатыни была церковь. Причем удалось найти ее полное описание — как она выглядела, какие у нее были окна, где стояла… Когда читал, дыхание замирало. Понимал, найдись опытная рука умелого художника — и можно воссоздать ее внешний вид. Древнее кладбище, где стояла эта церковь, сохранилось до наших дней. И это несмотря на все перипетии ХХ века, на строительство мемориала. Оно сохранилось за «Стеной памяти». Мы привели кладбище в порядок, одновременно открыв для себя много интересного. Некоторые захоронения можно датировать еще XVII веком. Один из авторов мемориального ансамбля «Хатынь» архитектор Юрий Градов выполнил проект памятного знака для кладбища. Это стилизованный крест Евфросинии Полоцкой — святой, признанной обеими христианскими конфессиями. В книге об этом тоже есть упоминание. Кстати, в 1990 году архитекторами Леонидом Левиным и Юрием Градовым уже готовился проект установки памятного знака — креста. Но тогда эта идея не осуществилась. Я счастлив, что это получилось сделать сегодня. Ведь Хатынь стерли с лица земли. По сути, это кладбище — единственное, что осталось от той, прежней Хатыни.

В книге впервые реконструирована хронология дня трагедии — 22 марта 1943 года. Даже рассказ о том, кто и где из местных жителей находился, чем занимался. Виктор Желобкович рассказывал, что в тот день лежал снег. Но солнце припекало, побежали ручьи. Когда каратели выгнали всех на улицу, детишки перепрыгивали с ноги на ногу, потому что босые ножки больно обжигал снег.

Есть версия, что трагедия произошла утром, что все случилось неожиданно — как гром среди ясного неба. Но это не так. Это произошло около трех часов дня. Когда пришли каратели, партизаны отступили. Их было около 150 человек, карателей — приблизительно 300. Уже потом командир бригады Василий Воронянский запретит партизанам дневки и ночевки в деревнях, чтобы не ставить под удар мирных жителей. Историки, просто неравнодушные люди часто задаются вопросом: что стало катализатором трагедии? Сегодня есть мнение, что неповинные люди пострадали из-за немецкого чемпиона Ханса Вельке, любимца фюрера. Вельке брал золото на Берлинской Олимпиаде, а по итогу стал нацистским офицером, из-за убийства которого каратели сожгли Хатынь. Но давайте проанализируем историю деревни Шауличи Волковысского района. Ее трагическая судьба началась с того, что по деревне ехал немецкий офицер, врач. Его тоже убили. Врач не был любимцем фюрера, как не был любимцем и водитель автомобиля. Едва ли фюрер догадывался об их существовании. Тем не менее деревня была сожжена вместе с 366 жителями, среди которых было 120 детей… Согласитесь, это так похоже на Хатынь. Это сознательная нацистская политика уничтожения мирных людей. Погиб наш — значит, отомстим. Все равно кому — женщинам, детям, старикам…

Есть в книге и часть о создании мемориального комплекса. Архитектор Леонид Левин вспоминал: когда мемориал был возведен, он с коллегами-соавторами Юрием Градовым и Валентином Занковичем поехал в Москву, чтобы показать материалы, документы, фотографии тогдашнему министру культуры СССР Екатерине Фурцевой. Чиновница пришла в ярость. Говорят, что кричала, дескать, что вы сделали? Ей очень не понравился памятник, установленный в Хатыни, — изможденный старик с телом погибшего сына на руках, прообразом которого стал Иосиф Каминский. Она отдала приказ сровнять все с землей. Нашлось всего два человека, которые смогли сказать «нет»: Петр Машеров и Петр Демичев.

Тяжелое  наследие

— А как писалась книга?

— Не могу дать однозначный ответ. Если говорить о поиске фактов, то использовал документы Национального архива. Некоторые тезисы потом озвучивал на научных конференциях. Слушал мнения коллег, вносил правки. Казалось бы, история Хатыни известна на 90 процентов, но 10 процентов — белое пятно. И это только одна деревня, а всего сгорело более девяти тысяч. Например, исследователи вот уже много лет тщетно пытаются найти зацепку, кто сжег Дальву — какое подразделение, кто отдал приказ. Многие трагедии не раскрыты. Но это не поиск одного человека. Это поиск многих людей. Наверное, необходимо учреждение, которое решало бы такие вопросы. У Национального архива, музея ВОВ все-таки другие функции и задачи. Но я отвлекся. Писал в основном ночью. Признаюсь, психологически в процессе создания истощился. Например, в дни февраля — марта 1943-го, когда Хатынь была еще жива, на северо-востоке Беларуси шла масштабная карательная операция… Всего за полтора месяца каратели сожгли более 430 деревень, уничтожили тысячи мирных жителей. Называлась операция весьма романтично — «Зимнее волшебство». Когда читал сведения, как убивали маленьких детей, внутри все переворачивалось. Когда на глазах у мамы полицейские зарезали ножом сначала восьмилетнюю дочку, потом семилетнего ребенка, а затем беспощадно закололи трехлетнего... И только потом изверги лишили жизни мать. Скольжу взглядом по строчкам — и слезы капают на бумагу. Моя жена вздыхает: «Нельзя так, заработаешь инфаркт». Не спорю, после таких моментов испытываю мощную эмоциональную усталость.

— Какой самый тяжелый эпизод книги лично для вас?

— Про детей Домачевского детского дома. Первая ниша в «Стене памяти». Проводилась карательная операция под кодовым названием «Треугольник». В деревне Леплевка убили 54 ребенка и их воспитательницу. Их отвели на реку Буг, заставили раздеться и расстреляли. Детям было от 2 до 12 лет.

— Я знаю, что вы встречались со свидетелем трагедии — Виктором Желобковичем. Но знаю также, что уже несколько лет он отказывается от встреч с журналистами...

— У сотрудников мемориала сложились доверительные отношения с Виктором Андреевичем. По сути, он — единственный оставшийся свидетель разыгравшейся трагедии. Софья Яскевич, еще одна свидетельница, слава Богу, смогла спрятаться и убежать. А Виктора Андреевича можно понять. Ему тяжело вспоминать эти страшные часы, которые навсегда отпечатались в сознании, полуобгоревшее тело мамы.

— Какой самый тяжелый эпизод книги лично для вас?

— Про детей Домачевского детского дома. Первая ниша в «Стене памяти». Проводилась карательная операция под кодовым названием «Треугольник». В деревне Леплевка убили 54 ребенка и их воспитательницу. Их отвели на реку Буг, заставили раздеться и расстреляли. Детям было от 2 до 12 лет.

— Я знаю, что вы встречались со свидетелем трагедии — Виктором Желобковичем. Но знаю также, что уже несколько лет он отказывается от встреч с журналистами...

— У сотрудников мемориала сложились доверительные отношения с Виктором Андреевичем. По сути, он — единственный оставшийся свидетель разыгравшейся трагедии. Софья Яскевич, еще одна свидетельница, слава Богу, смогла спрятаться и убежать. А Виктора Андреевича можно понять. Ему тяжело вспоминать эти страшные часы, которые навсегда отпечатались в сознании, полуобгоревшее тело мамы.

Его воспоминания ценны. Хотя он многое и не помнит. И дело даже не в том, что ему было 7 лет. Мальчик пережил сильнейший стресс. Особенности психики таковы, что такие события она стирает. Он потерял все. Бродил по лесам. А после освобождения его не хотели брать в детский дом — не было документов. Наша последняя встреча была непростой. Были представители издательства. Они задавали ему множество вопросов, как выглядели дома, как были расположены. Они видели задачу реконструировать ту Хатынь. Ведь не сохранилось никаких описаний деревни. Виктор Андреевич был сдержан, я это чувствовал. А потом его жена сказала, что он долго отходил от разговора, переживал. Хатынь будет жить, пока будет жива память.

В прошлом году мемориал посетили гости более чем из 30 стран. Следующий год — 50 лет со дня открытия комплекса. В наших планах — установить памятный знак на месте расстрела 26 жителей деревни Козыри карателями 118-го полицейского батальона. Это произошло накануне сожжения Хатыни. В перспективе хотелось бы, чтобы в Хатыни появился музей. Надеюсь, у нас все получится.