У меня было странное детство. Наполненное приключениями, самостоятельностью, проблемами большинства семей 90-х, голодными неделями вперемешку с сытыми деньками. И у меня были странные отношения с родными. То есть я не могу сказать, что мама меня не любила, напротив. Уверен, что, несмотря на все проблемы, которые нас окружали и в которых мы в принципе жили, для мамы я был смыслом всей жизни и единственным человеком, ради которого стоит жизнь. Но она… она никогда не интересовалась мной на более низком, приземленном, детском уровне. Она никогда не вникала в мои дела, не спрашивала, как прошел мой школьный день, не выпытывала, с кем я дружу, с кем хожу гулять, как зовут девочку, которая мне нравится, кто мой учитель музыки, почему я смеюсь, грущу, плачу или злюсь. Уровень ее вовлечения в мою жизнь начинался и заканчивался дыркой на штанах или оторванной шлейкой в рюкзаке, двойкой в дневнике или поздним приходом из школы. Тот самый уровень, на котором наказывают, а не хвалят.

Я поглощал книги как губка, но мы никогда не говорили об этом. Я пытался писать сам, но мои каракули были мало кому интересны. Я строчил стихи десятками, а затем, проснувшись однажды, понимал, что все мною написанное – никому не нужное барахло, и уничтожал писанину недрогнувшей рукой. И все это время я был наедине с собой, пока моя мама была занята разрухой девяностых и попытками остаться на плаву, не утонуть, не погибнуть под грузом проблем. Можно ли ее за это винить? Нет…

Я очень редко пишу знакомым и друзьям. Я очень редко звоню им, чтобы поинтересоваться делами. Вы скажете, что нет ничего проще, но я так не думаю. Я просто не вижу в этом смысла. Это не эгоизм, не черствость, не полное наплевательство с моей стороны. Я просто не понимаю, не привык… Не научили, не привили.

Зачем дергать человека, выбивать его из ритма жизни своими дурацкими вопросами, если ясно как божий день – когда у него что-то случится, он сам напишет, позвонит, расскажет. Если посчитает нужным, конечно… Ну а по сути, по факту я просто напрочь лишен умения поддерживать социальные контакты. Я ловлю себя на мысли, что нужно, что важно, что надо, что я должен, в конце концов, стараться быть как все. Заставлять себя тратить полчаса жизни, чтобы задать пресные вопросы относительно состояния здоровья и личных дел пары десятков человек. Я осознаю, что это не норма – забывать людей и выбрасывать их из своей жизни. А по факту я старюсь, пытаюсь быть как все, но хватает меня на два, три, четыре звонка, на пару смс в мессенджерах…

Я никому не звоню, и сам не жду звонков, чаще всего я очень теряюсь, когда мне звонят с целью поболтать и разузнать о делах – в беседе чувствую себя как слон в посудной лавке и связать пары толковых фраз порой не могу.

Разговоры по телефону и попытки интегрироваться в чужие жизни с помощью звонков и сообщений – сродни посиделкам за чаем в далеком детстве, когда мама и папа расспрашивают о том, как прошел день, что говорил классный руководитель, какого цвета глаза у первой школьной любви Анечки. Ничего подобного у меня не было.

Умение человека делиться своим и принимать чужое, оно оттуда, из самого детства, из этих мелочей, которые в совокупности называются общением между родными. Я отлично поладил в детстве с витиевато расписанными обоями стен, которые были немыми и крайне «благодарными» слушателями всех моих монологов самому себе. Я прекрасно умею обходиться без никого, и молчащий мобильный телефон – не признак того, что тебя все бросили и о тебе все забыли. Это признак стабильности и спокойствия, ведь если тебе не звонят, значит, у всех все хорошо.

Я с чувством вины живу уже долгие годы, понимая, что должен и обязан быть «правильным», ведь того требует общество. Но, как выяснилось, такой «асоциальный» я не один. И вот удивительный факт: когда родные и близкие звонят детям и внукам и жалуются, что те забыли их и не интересуются их жизнью сверх нормы, они не жалуются на самих детей, нет. Они жалуются на упущенные годы правильного воспитания.