Совесть и прямота «Камуніста». Они одновременно воплощались в Ефиме Гейкере

Агада начиналась в «Савецкай Радзіме»
Как Талмуд в моем понимании является сводом правовых и религиозно-этических положений иудаизма, так в конце 1970-х – начале 1980-х в моей голове возник образ некоего ребе, физически воплощенный в заведующем отделом культуры «Камуніста» Ефиме Гейкере. Это я сегодня делаю такой глубокомысленный вывод. А тогда меня, молодого выпускника университета и журналиста, лет которому было меньше, чем стаж газетчика у Ефима Романовича, привлекли всякое отсутствие в нем корифейства и менторства, веселый нрав и профессиональная дотошность или, если хотите, скрупулезный профессионализм. Сегодня присутствие этих качеств в одном человеке дает право называть его звездой. Тогда такого слова в обиходе просто не было. Как постепенно и потихоньку выяснилось, интеллигентный и требовавший посторонней защиты от неблагоприятных факторов Фима получил воспитание в хорошей семье и школе, где его одноклассником был не менее легендарный бобруйчанин Абрам Рабкин. Хлебнувший тягот и лишений войны, в том числе с выездом в эвакуацию, 19-летним парнем Ефим пришел в редакцию газеты «Савецкая Радзіма», ставшей трибуной и рупором образованной в 1944-м Бобруйской области. Поначалу прилежный корректор только с разрешения не намного старших, но прошедших фронт и партизанский лес товарищей правил допущенные теми описки. Среди «шчупакоў» и «дзікоў» бобруйской журналистики уже тогда были известны Николай Достанко, Борис Стрельцов, Николай Волоткович, Алексей Горелик. Вскоре и принятый в творческое сообщество литсотрудник Ефим Гейкер стал своим в кругах людей как формирующих культуру, так и постигающих ее ценности. Читатели узнавали его по точным оценкам в рецензиях на спектакли, кинофильмы, книги; искали на страницах его интересные интервью с актерами, режиссерами, музыкантами и художниками. Вот как о нем вспоминал подружившийся с ним в конце 1940-х коллега, а впоследствии известный писатель Леонид Коваль: «Журналисты того времени были влюблены в газету… Он приходил на работу первым и уходил последним... Газета была его домом, школой, университетом. Его перо было добрым, но принципиальным… Фима находил своих героев чутьем человека, любящего свой город. Он знал в нем все и всех. Со временем его перо взрослело и мужало».
Летописец и пинхус культуры
А вы знаете, кто в Бобруйске был лично знаком, скажем, с Георгием Вициным, или Эдитой Пьехой, или Святославом Рихтером? Правильно, Ефим Романович Гейкер. Гастролировавшие по большой стране народные и заслуженные артисты не объезжали стороной наш город на Березине. Сколько историй, связанных с ними, рассказывал и мне в конце 1970-х – начале 1980-х главный культурный обозреватель «Камуніста»! Большая часть их, естественно, была отображена на страницах газеты, но были и такие, что свет увидели уже в «Баб­руйскім жыцці» в XXI веке. Их Ефим Гейкер опубликовал в последний год жизни. Замечу, попав в его окружение, я, молодой, не стал неким изгоем или гоем в его компании. Признание старшим товарищем, выведение коллеги, практически сыновнего возраста, на одну доску, на одну ногу с собой происходило постепенно и по объективным показателям. Если Ефим Романович отмечал хорошую публикацию, то раскладывал ее достоинства по полочкам. И наоборот, неудачный опус подвергался такому же детальному критическому разбору. Нередко начатый им разговор на летучке в редакторском кабинете имел жаркое продолжение в его «отделе культуры». Позволяя спорить с собой, он в отличие от других прислушивался к аргументам и фактам, искал правоту только в содержании дискуссии. Этим он здорово отличался от тех, кто позволял себе традиционные реплики «Молод ты еще мне указывать», «Ты еще под стол пешком ходил, когда я…». Неудивительно, что через пару лет в конце 1970-х я тоже хотел походить на Ефима Романовича и даже пару раз брался за его темы – рецензии на выставки картин, проходившие в Бобруйске. Однако, конечно, такого проникновения в материал, в проблематику, как мэтр Гейкер, не достигал. Он ведь жил литературой, музыкой, театром, живописью, кинематографом. Неслучайно, когда в наш город приезжали на повторные гастроли известные коллективы, артисты, музыканты, они узнавали Ефима Романовича и охотно делились предельно искренними интервью со старым знакомым. В нем органично сочетались наивность и любопытство подростка, открывающего для себя мир искусства, и глубина анализа зубастого газетного волка, которого не проведешь на мякине общих трескучих фраз о «методе социалистического реализма». Поэтому так ждали читатели гейкеровских отчетов, интервью, рецензий о культурных событиях, происходивших в городе. Нередко, узнав из «Камуніста» его оригинальную точку зрения на спектакль, его выводы о творчестве того или иного исполнителя, его оценку экспозиции, люди поскорее отправлялись увидеть все собственными глазами.

Принципиальность и наивность агура
Однако блестящие публикации, присутствие на премьерах, вернисажах и бенефисах – лишь видимая и парадная часть, афиша жизни Ефима Гейкера. За ее кулисами же скрывался перенесший немало бед и горя, очень ранимый душевно человек. Проникавший в глубины образов мировой литературы, театра, он вместе с тем мог растеряться перед проявлением чванства бюрократом или перед предложением чиновника в обмен на что-то не писать правду. Приходивший в замешательство от спеси ли, от заманчивых посул ли начальства, он, случалось, уходил от него не солоно хлебавши, впадал в прострацию. Обсуждал такие ситуации с коллегами и вдруг включал в себе настоящего бойца – шел к чинуше, лихоимцу и, словно заручившись чьей-то поддержкой, начинал принципиально доводить начатое и спущенное на тормозах дело до конца.
Желтоватая кожа на щеках Ефима покрывалась румянцем в двух случаях: когда он очень энергично доказывал свою правоту и когда вынужден был выслушивать нотации вышестоящих товарищей. Не раз наблюдал его в таких моментах, и всегда созданный первоначальный образ редакционного ребе-раввина вырастал до масштабов гаона – высшего ученого авторитета. Казалось, это не стекла его очков сверкали бликами, а сам Юпитер метал молнии в битве с титанами. При этом внешним обликом он больше походил на Паниковского в исполнении артиста Гердта. Однако, в отличие от этого персонажа из «Золотого теленка», Ефима Романовича любили не только девушки, но и женщины, не только редакционные, но и из всей немалой сферы культуры, образования, медицины Бобруйска. Умел он найти подход к ним, слово нужное находил. Незамужние наши коллеги Нина Чурун, Света Каминская, та же Айна любили послушать беседы Гейкера «на естественно-научные» темы. Он вспоминал истории известных бобруйских браков, в том числе и смешанных в национальном отношении; фавориток различных довоенных и послевоенных начальников. Рассказывал всегда с сочными подробностями, от которых на лицах наших появлялись улыбки, а порой хохот заглушал даже дробь пишущей машинки в машбюро. Происходило это в редакционном штабе – секретариате. А порой и за сдвинутыми столами в сельхозотделе, если какое-то празднество приходилось особенно на вечер пятницы. Своими речами, не дожидаясь субботы, Ефим Романович превращал его в своеобразное редакционное мелаве-малке – сакральную трапезу, сопровождавшуюся задушевным пением «Огней так много золотых…» голосистыми Ниной Васильевной Щипановой, Светланой Каминской-Завориной, Ниной Ивановной Чурун.
Бурные годы
Так получилось, что во второй половине августа 1991 года на хозяйстве в «Камунісце» старшим остался именно Ефим Гейкер, который подписывал газету в отсутствие отпускника-редактора. Вскоре в Москве случился переворот с ГКЧП во главе. «Камуніст», как и многие издания в большой стране, одобрительно откликнулся на попытку спасения СССР. Как коммунист-ленинец, Гейкер без зазрения совести поставил свою визу «В печать» на злополучном номере. В считанные дни выяснилось, что позиция его не совпала с мнением инако мысливших и власть на тот момент предержавших. По их команде начались разборки сверху вниз. Докатилась волна этого водопада и до городской газеты: 66-летнему Гейкеру после объяснений и объяснительных предложили по-тихому уйти в отставку.
Возможно, так и заржавело бы перо старейшего журналиста, не воспрянь Беларусь из обломков БССР независимой птицей Феникс в 1994 году. Ефим Романович вернулся к активному сотрудничеству с любимой и родной газетой, сущность которой не изменило новое имя «Бабруйскае жыццё». Добрых полдесятка лет он писал о том, что волновало его и что происходило в выходивших из коматозного состояния городе и республике. Но не все в одночасье оправились от апоплексического удара, полученного в 1991-м. Деструктивные процессы происходили не только в обществе, но и в отдельно взятых семьях. В какой-то момент и Гейкерам показалось, что они будут одинаково счастливы со всеми только в Израиле. Продали бобруйскую квартиру, упаковали библиотеку и отправились всей большой семьей в места обетованные. Но новый XXI век не осыпал манной небесной моисеевых соплеменников. Первым вернулся на родину старший сын Роман со своей семьей. Затем его примеру последовал младший Женя. Замыкал эту реэвакуацию, как и полагается капитану, Ефим Романович с супругой. В маленькой квартирке во дворах Даманского я их регулярно навещал, чтобы забрать очередную рукопись моего старинного коллеги и друга, взявшегося с новыми силами за мемуары. Теперь я уже, памятуя науку наставника, предлагал новые темы по телефону, обязательно напоминая Ефиму Романовичу: «Жив иль помер – срочно в номер!» Не было случая, чтобы ветеран не справился с заданием – как всегда, качественно и в срок. Пока однажды Роман Ефимович не вошел в кабинет и не сказал: «Папа умер…»